ТОПОЛИНАЯ ДУША

Александр МАКАРЕНКОВ

Время догнать невозможно. Обогнать? Тем более. Важно принимать главное – нам досталось именно наше время. В нем взрослеем, мотаемся по странам и порой – континентам, влюбляемся, женимся… В общем, что повторяться. Сценарий примерно одинаков. Не все подобны Андерсену в его скитаниях по Европе и, подобно же Хансу Кристиану, не все бездомны. Хотя… Это вопрос открытый, даже – обнаженный для людей профессий творческих. (Если они не принадлежат к касте «шоу-поп-оп-хип-теле».) Но у всех, абсолютно у всех есть порт первой приписки. Он может находиться на краю матушки-земли или в самом центре той или иной страны. Но он есть. И все улочки, изгибы их, площади, скверы, ручейки и реки остаются в памяти. До самой «последней» трещины или выбоины в асфальте, до самой невероятной лужи или канавы человек «помнит»не токмо душой, но и ногами мир своего детства.  

Со временем меняется пространство. Появляются новые городки или поселки. Их обустраивают пришлые люди, которые становятся аборигенами. А уж их дети, однозначно, коренными жителями по праву рождения.

Когда-то из столицы до моего  порта первой приписки добраться было целым делом. Теперь можно долететь почти небесной «Ласточкой» за каких-то три часа. Как только выпадает «окно» в перемещениях моих по мирам и закоулкам планеты, стараюсь выбраться именно сюда. Как сказал Гоша, он же Георгий, он же Жора устами артиста Баталова:

– Тянет…

Слава Богу, на пороге крохотной квартирки меня обнимает матушка моя. Еще только иду по улице, а уже предчувствую руки её на своих плечах. Надежные. Верные. Светлые. С голубоватыми ручейками вен, совершенно молодые руки, тепло которых живет в сердце моем. Легкая тревога взгляда вопрошает:

– Все ли хорошо, сынок?

Я отвечаю непременной улыбкой. Как бы ни было трудно, какой бы не был раздрай внутри, честно вру:

– Просто замечтательно!

Догадываюсь, матушка чувствует мою честную ложь и старательно верит обману. Только иногда прорывается из ее души:

– Ты разве скажешь! Все в себе носишь. Все в себе…

Писать о городе, в котором «зарыт твой пуп» непросто, ежели называть его портом. Тем более что река в городе абсолютно не судоходна. А не очень далекий Борисфен еще не столь широк, чтобы оперировать фразой великого Николая Васильевича. Так что, «порт» для меня понятие мифическое… или мистическое… Зато в груди навсегда от вокзала к Шахтерской площади протянута стрела Советской, на которой «стоят» наши бараки с их бесконечными коридорами. В них и теперь колышется сизый керогазно-керосиновый воздух. Словно сквозь туман натужно пробивается желтковый свет ламп накаливания. Мужики-работяги изваяниями замерли вдоль стен на корточках друг напротив друга. Меж коричневых, прокуренных пальцев дешевые сигареты или папиросы. И разговор. Размеренный. Спокойный. Приглушенный. Он изредка прерывается усталым смехом. В прохладные вечера, порой, мужики тащат в коридор табуретки. Откуда-то появляется небольшой, рукотворный столик. Его накрывают давешней «Правдой» или «Советской Россией». Из сизого пространства, словно из рукава Кио, возникают стопки, нехитрая закусь: соленые огурцы, капуста, хлеб и рыбные консервы. Вершина пиршества доморощенного – красавица поллитровка с зеленой этикеткой. По ней я выучился словосочетанию «Московская особая». Потом ее сменила более стройная красно-белая «Столичная»…

Запах выварки. Его не удастся забыть. А вымороженное белье? «Колом» болталось на веревках и обладало невероятным запахом морозной свежести – светлым и слегка снежным!..

…Я соскочил с откидной ступеньки «Ласточки» на привокзальный асфальт. Два ряда лавочек вдоль перрона. Вероятно, это место можно было бы назвать сквериком. Только вытоптанная земля угольного цвета не позволяет ввинтить это красивое слово. Напрашивается улыбка: «Полускверик». Направо от вокзала, в гору все тот – же раздолбанный асфальт. Только трещины стали пошире. Иногда куски покрытия напоминают степной суглинок во время жуткой жары – короста и только. А потом снова большой плотный пласт в несколько метров. По нему чемодан катится ровнехонько, но вскоре колеса его принимаются издавать кашляющие звуки на очередном участке коросты. И так до самого верха. До светофора. До перекрестка. До начала той самой стрелы Советской улицы. Увы, вместо нашего барачного детства с березами и тополями здесь многоэтажные кирпичные «вафли» новостроек держат на своих крышах и антеннах небо.

А вот и лужи! Те самые, почти «Старгородские», волшебные лужи, что в детстве казались непроходимыми и безразмерными. Они остались на своих местах. Они подчеркивают Вечность, словно кусочки льда, которые Кай должен был упорядочить по велению Снежной Королевы. Несколько слоев асфальта лужи утопили – укрепили свое дно. Они оказываются более стойкими, нежели творение рук человеческих – тротуар. Ловлю себя на мысли, что ноги мои помнят все эти препятствия и ведут в обход! Вот здесь нужно перейти на противоположную сторону, ибо миновать водную преграду невозможно. Только через пятнадцать метров небольшое озерцо возникнет на пути, необходимо будет снова вернуться на левую сторону. Метров на тридцать пять, чтобы снова вильнуть… Лишь возле старого сквера можно идти по любому из тротуаров. До самой Шахтерской площади…

Маленькие города России, сколько же вы, несмотря ни на какие перипетии и подвыподверты революций и войн, сохранили тепла и душевности?! Как рассказать о ваших небесах? О стенах, которые хранят прикосновения Бунина и Чехова, Беляева и Цветаевой?.. О нынешних обитателях ваших, которые привычно кладут под коврик ключ от квартиры и идут по делам или просто – в магазин? Они знают, – чужие здесь не ходят, а своим может понадобиться срочно войти. Как поведать о музейщиках, библиотекарях, учителях, краеведах и коллекционерах? Этих «Блаженных», помнящих родство? Благодаря их непосильному труду живы культура, история, литература, а значит, основа основ – не испачканный ни какими сленговыми вкраплениями язык родной! Как напомнить о мощеных вечным булыжником улочках или набережных, не убитых росчерком пера очередного временного чиновника?.. Маленькие города. Вы – душа, совесть, неспешное сердцебиение и неторопливое время… Мне вас не хватает. Это острое, словно лезвие опасной бритвы, ощущение накатывает именно здесь – в первом порту моей жизни.

…Самая широкая улица города, как водится, носит имя пролетарского вождя. Это нововведение – пролетарский вождь или же Октябрьский переворот вместо Великой Октябрьской социалистической… сегодня все больше входит в исторический обиход. А вот для нас, тогдашних пионеров, существовал дедушка Ленин, который в половодье, словно некрасовский дед Мазай, спас дюжину зайцев от смерти во время паводка. Время повернуло вектор. У историков появилась опора на воспоминания Надежды Константиновны, она в своих воспоминаниях о муже выдала совершенно потрясающий эпизод. Он покоробил наши мозги. Заставил встряхнуть чувства и взглянуть иными глазами на некоторые факты. Каково взрослому человеку узнать, что Володя Ульянов тех самых зайцев цинично, просто прикладом укокошил? И не одного-двух, а столько, что лодка просела до бортов! При этом будущий вождь радовался охотничьей удаче. Возникает вопрос: «А как бы я поступил?» Ответ я знаю, он однозначен: «Не смог бы»… Но теперь речь об улице имени.

Сколько раз по ней прокатывались, разгоняя пыль в стороны, поливальные машины? Сколько раз мы, почти голопузые, летели ловить брызги воды этих поливалок? А люди подшофе чинно, благопристойно шествовали, сжимая в натруженных руках портреты вождей мирового пролетариата, красные лозунги, флаги, транспаранты о мире, труде, мае или победе над угнетателями-капиталистами? Мы ждали этих праздников. Мы вышагивали радостно под звонкоголосые гармони! И катились по-над головами слова разудалые: «Три танкиста, три веселых друга…» А детвора в праздничных одежках крепко держалась за руки отцов или матерей, вышагивала важно по проезжей части, что стала временно пешеходной. Сверстники с завистью жались к стволам тополей вдоль тротуаров и провожали взглядами ровесников – счастливчиков-демонстрантов.

Сегодня лишь ярмарки праздничные отдаленно напоминают те счастливые шествия от одной площади до Дворца культуры. Возле него людская река следовала по правому руслу, чтобы у главного входа, у колонн, сдать атрибутику «учетчику» и продолжить празднование в более «тесных кумпаниях» или за столами с родственниками.

Изменения, благодаря градоначальнику и архитекторам, если таковые имеются, произошли даже здесь. На Ленина. В исторической части города. Главная застройка конца сороковых-начала пятидесятых годов века двадцатого. Дома строили «засыпные». Часть их ушла в небытие. Некоторые укрепили, подштукатурили, подкрасили. Они остались. Эдакие Стражи времени. Они слегка изменили лики. Первые этажи, отвечают духу времени, на европейский лад превратились в магазинчики или кафе. Именно в одном из них я совершаю открытие – дивный кофе и вкуснейшую еду! Здесь, в городе, где некогда шахтеры и работяги составляли большую часть обитателей «забегаловок-стекляшек»…

Время меняет меня, но я этого не ощущаю. Кажется, лишь вчера у подножия памятника Ленину повязали мне алый галстук, и я шел домой в распахнутом пальто. Душа ликовала: «Смотрите, я – пионер»! А это, оказывается, уже вчера… Сегодня удалось вырваться из карусели поездок и забот, чтобы понять: время поразительно умелый хирург-косметолог, который мастерски потрудился над обликом моего порта… Оно причесало скверы и парки, припудрило фасады, кое-где замостило улицы и переулки,  сравняло с землей «колбасы» бараков, заставило взглянуть на город иначе.

…Об этом подумалось, когда однажды сложилось ехать поездом мимо родины. Мои попутчики: муж, жена и дочь, выходили здесь, в бывшем шахтерско-заводском городке. Папа спросил девочку лет шестнадцати:

– Как тебе столица?

– Понравилась. Только какая-то шумная, суетная, почти сумасшедшая. Я люблю свой город и никогда из него не уеду…

– А что вам нравится в вашем городе? – не выдержал я молчания, невоспитанно вклинился в чужой разговор.

– В нем душа особенная, знаете. Тихая. Тополиная. Да-а… вы не поймете, вы ведь в нем не были, – резюмировала не без гордости девочка.

Я бы мог пролепетать, что родился и вырос здесь, что я «наш, буржуинско-пролетарский», что не раз дрался и был бит в темных переулках, что именно здесь почувствовал вкус портвейна, что… да мало ли чего? Мог бы? Мог. Не сказал. Не хотелось разрушать детскую уверенность в правоте. Ведь на фразу девочки мама с папой переглянулись не без гордости. А мне стало неловко.